В репертуаре пианиста – самые различные музыкальные стили, но в этот раз он вдохновил публику романтизмом, заявив в программе вальсы и мазурки Шопена, Вариации на тему Корелли Рахманинова, а также Тему с вариациями и второй, ми-мажорный «Дифирамб» Метнера.
Демиденко очень внимательно относительно к извлечению каждого звука. Это можно заметить не только по самому исполнению, но также и по требовательному отношению к выбору инструмента для выступлений. По своему обыкновению, он предпочел рояль итальянской компании Fazioli – инструмент, позволяющий извлекать богатейшую палитру звуковых оттенков. Кроме того, пианист любит использовать необычные колористические эффекты с помощью педали: Шопен, Рахманинов и Метнер оказываются настоящими импрессионистами, когда широкие пассажи в их сочинениях «зависают в воздухе», словно неподвижная легкая дымка.
Зрители с восторгом трижды вызвали музыканта сыграть на бис: сверх программы они услышали Сказку Метнера «Кампанелла», до-диез минорный посмертный ноктюрн Шопена и практически неизвестную ноктюрн-фантазию Блуменфельда.
Николай Демиденко – обладатель третьей премии Конкурса имени Чайковского (1978), лауреат Международного конкурса в Монреале (1976) и многих других конкурсов. Окончив Музыкальную школу имени Гнесиных (1973, класс А. Кантор), а затем – Московскую консерваторию (1978, класс Д. Башкирова), он уехал в Европу и продолжает с успехом гастролировать, а также преподавать. В 2014-м году он был удостоен звания «Почетный доктор Университета Суррея» (Англия).
Автор статьи побеседовала с Николаем Демиденко о музыке и Гнесинской школе:
-Николай, что Вы можете сказать об обновленной школе?
-Заходишь внутрь – впечатление, будто попал в Зимний дворец. Ремонт сделан с душой, и самое главное – здесь наконец-то появились нормальные профессиональные инструменты.
- Каким Вы себя помните в те годы, когда сами были учеником Гнесинки?
- Это было почти 54 года назад, незабываемое время. Тогда казалось, что учеба – рутина, а сейчас я бы с удовольствием «нырнул» обратно, только занимался бы раз в пять больше. Нас учили такие педагоги... нужно было постараться большему у них научиться.
Юность неэкономна и считает, что на все еще будет время. Подрастающее поколение воспитывается на компьютерных играх: тебя убили – ничего, сейчас воскреснешь, в запасе – новая жизнь. А потом они в реальности сталкиваются с тем, что, собственно, пары дополнительных жизней в общем-то и нет.
- Чем же еще Вы тогда увлекались?
-Разными делами, например, электроникой.
- Но, тем не менее, вы очень много часов посвящали игре на фортепиано. Что Вас вдохновляло?
- Я просто любил музыку. Когда мне надоели постоянные тренировки из этюдов и гамм, которых по моему ощущению в музыке не было, Финкельштейн меня понял и помог. Иначе я бы сейчас оказался электронщиком.
- Какие композиторы были для Вас любимыми во время учебы в Гнесинской школе?
- Они так и остались любимыми, это очень большой список, но номер один – Бах.
- Нельзя было не заметить, насколько внимательно вы относитесь к каждому звуку во время своего исполнения...
- По этому поводу могу сказать, что после обучения в школе и Консерватории, когда человек начинает сам искать свой путь, важно решить три основные проблемы. Во-первых, нужно найти правильный голос для каждого инструмента, зала и пьесы. Даже у одного и того же композитора разные сочинения исполняют разным звуком. А вторая и третья задачи – научиться обращаться с пространством и временем музыки. Тогда все получится.
- Когда Вы исполняли сегодня Шопена, то представляли себе какие-то образы, истории?
- Знаете, когда Шопен приехал в Париж, он играл в салонах. Однажды к нему подошел какой-то местный мужчина и сказал: «Месье, все говорят мне "Шопен, Шопен! И музыка у него удивительная, и играет он прекрасно!" Я решил вас послушать: музыка Ваша – "серенькая", предсказуемая, ничего нового я для себя не услышал. Игра Ваша лишена настоящего блеска. Послушайте Листа, Тальберга – вот это настоящая игра». Шопен ответил: «Да, месье, я полностью с Вами согласен, но женщинам моя игра нравится».
Он был так прав. А мне это помогло понять, чего же он, собственно, хотел.
К тому же мне посчастливилось играть на всех трех Плейелях, которые ему принадлежали и уцелели по сей день. За почти 200 лет звук рояля, безусловно, будет меняться, но лучшего рояля для Шопена и Шумана я не знаю, этот «голос» трогает до слез. Но играть на них нам очень трудно: как только кладешь руку, механика без двойной репетиции перестает работать, педаль нужно нажимать почти все время, динамика от форте до пиано неширока, инструмент настроен на полтона ниже и расстраиваться очень быстро.
Могу только пожелать молодым коллегам, при первой же возможности, если они видят исторический инструмент, попробовать и постараться понять, что же там было возможно, а что – нет. Этот дух стоит понять, потому что, например, когда Лист писал три «форте», это уровень эмоционального возбуждения, а не физически громкая игра. А вот как это выразить, каждый ищет сам.